Карл Гилльсен. Пребывание на Сандвичевых островах шлюпов "Благонамеренный" и "Открытие".

Тогда царствовал король Тамеамеа II, сын преобразователя и покорителя всей группы островов, Тамеамеа I , о котором г. Коцебу, в описании своего путешествия кругом света на бриге «Рюрик» , весьма подробно говорит. Сын принял имя отца по восшествии на престол, а до того времени его звали Pиo-Лио . Он имел тогда около.25 лет , был очень некрасивой наружности и не отличался, как прочая знать, большим ростом и вообще прекрасным телосложением. Умственные его способности также были не из ряда вон, почему мудрый отец его, зная слабость сына, при смерти постановил, чтоб любимая жена его, вышеупомянутая королева Кагуманна, участвовала в правлений. Он казалось, быль очень доволен этим распоряжением своего родителя и почти ни чем не занимался; целый день проводил в своем шалаше, окруженный любимцами, и попивая аву или ром, и редко кап — мадеру, которую он  предпочитал всём винам. Иногда для разнообразии садился он в свою прекрасную яхту и катался по островам в сопровождении своей любимой жены, Камегамеги, умершей в последствии с ним вместе в Англии.

Покойный король Тамеамеа I, при жизни своей, несмотря на просвещенный образ своих мыслей относительно религии, не хотел вводить на островах, им покоренных, новую веру; но на смертном одре завещал сыну и правительнице Кагуманне стараться постепенно это делать. По смерти его первым делом их было уничтожить Табу, сжечь идолов и разорить мораи; итак жители не имели ни какой религии, потому что уничтожив старую, христианской веры не приняли, хотя имели уже наставников. Миссионеры, о которых выше было говорено, назывались : старший Биньям, младший Ферстер; при них находился кистер или дьячок по имени Ламис и один земледелец. Ламис сверх своей обязанности управлял маленькою типографией, в которой печатался тогда переведенный миссионерами на гавайский язык краткий катихизис и азбука, латинскими буквами. По прибытии их в 1818 году, король, отвел, им земли и дал рабочих, позволил проповедовать христианство и крестить, кто захочет; но сам не принял веры, полагаю, из лени. Миссионеры завела школу, в которой обучалось до тридцати детей письму, чтению, первым началам священной истории и закону Божию. Все взрослые и особенно вельможи, следуя примеру своего правителя, чуждались миссионеров и не хотели принять не только христианской веры, но и никаких наставлений, ни относительно правления, ни хозяйства, особенно хлебопашества, хотя своими глазами могли удостовериться, что европейцы лучше обрабатывают землю. Разработанные и засеянные пшеницею и кукурузою (которая, впрочем, уже была на островах до миссионеров), поля ожидали богатой жатвы. Причины этого равнодушия туземцев к лучшему, нельзя было искать в одной лени и приверженности к старому, но более в наущении живших на островах европейцев, из которых опять отличался один беглый французский матрос, по имени Rives. Они находили для себя выгодным, чтоб жители этих островов оставались в невежестве, боясь, что учение миссионеров исправит, нравственность этого народа, особенно женщин, ведших довольно развратную жизнь, и что тогда им  невозможно будет более удовлетворять своим страстям: сластолюбию и жадности обогатиться посредством обмана—деньгами, вырученными у американцев и прочих командиров судов, посещавших гавань Ганаруро. В то время разврат на этих островах господствовал еще в полной силе, особенно в Вагу, так часто посещаемом европейскими, а более всего американскими китоловами. Незамужние женщины не знали стыда; замужние же, из боязни быть обличенными перед своими мужьями, были более воздержны и бывали в связях только с иностранцами; часто сами властители продавали своих супруг из корысти; если которая-нибудь из них бывала уличена в связи с соотечественником, то смерть была неминуемым ее жребием.

При нас многоженство было почти в общем обыкновении, особенно между вельможами. Король имел семь жен, губернатор острова, человек прекрасный, не старее двадцати двух лет—столько же. Сколько миссионеры против этого обычая не восставали, но он оставался в силе по старому, хотя они и приводили себя в пример, уверяя жителей, что чрезвычайно счастливо живут и с одною женою.

Странно, что вельможи на этих островах разительно отличались от простонародья своим наружным видом. Простой народ—более среднего роста и сухощав; вельможи —почти все исполинского роста и тучны . Чему приписать это различие? Лени ли, в которой они приводят!» свою жизнь, или совершенно беззаботной жизни?

 Народ разделялся только на два класса, вельмож и простонародье. Первые происходили от родственников кациков или королей, как прежних династий, такт, и нынешней. До Тамеамеа I, каждый острове имел собственного короля, независимого от других, управлявшего народом совершенно деспотически. Тамеамеа соединил все острова под один скипетр и назначил губернаторов острова, кроме одного —Атоса, который сохранил своего короля, платившего только дань. Люди, составлявшее второй класс хотя не были настоящими рабами, однако ж безвозмездно должны были работать для первых; из них набираются матросы и солдаты, составляющие военную силу этих островов.

24-го марта увидели мы входящую в гавань эскадру мелких судов, под сандвичским флагом, состоящую из двух бригов и четырех шхун: из них одна, шедшая впереди, была собственная яхта короля, на которой и сам он находился. Эта яхта куплена им у одного американского купца за 80,000 пиастров, и хотя была отделана внутри позолотою и зеркалами и имела 16 медных каронад 12-ти-фунтового калибра, однакож никак не стоила этой огромной суммы. Король, в сопровождении наставника своего, по имени Краймоку приставленного к нему еще покойным отцом его, тотчас по прибытии своем на берег, пошел посетить больную свою мачеху. Вслед за ним, и мы вышли на берег и, отправились туда же, желая сделать ему визит. Нас ввели в верхний этаж; мы полагали, что увидим в комнатах королевы-правительницы, хотя не королевское убранство, однако ж, по крайней мере, некоторую меблировку; но как же мы удивились, когда нам, вместо всего , этого бросились в глаза голые стены и пустая большая комната. Пол был покрыт циновками, на которых посреди комнаты лежала больная королева Кагуманна: ее лечили бабы, по-сандвически, то есть , коленками давили ей живот из всех сил, причем не только сами лекарки, по и с дюжину других баб, сидящих в одном углу комнаты, выли и кричали раздирающим душу голосом; на крик этот отвечала так же бесчисленная толпа туземцев, расположившихся внизу. Когда король вошел, мачеха приподняла голову и заплакала; это было новым сигналом к всеобщим крикам, к которым пристал и сам король с своею свитою. Процессия эта продолжалась с полчаса; потом король выгнал всех из комнаты и  стал на колени подле мачехи, которая, поговорив с ним, потребовала от нас лекаря. Г. Ковалев, лекарь с «Открытия», находился с нами; он взялся тотчас за дело и через несколько дней, вылечил королеву. Она была женщина лет пятидесяти и настоящая великанша; когда мы вошли, ее еще мяли женщины, а она лежала на полу.

Посидев, или лучше, постояв несколько времени, потому что сидеть было не на чем, кроме как на полу—король пошел в свои шалаш и пригласил нас с собою. Прибыв туда, первым делом его было

снять с себя всю одежду, состоявшую из белой фланелевой куртки, такого же нижнего платья, рубахи, башмаков и круглой соломенной шляпы; вместо всего этого он надел свой маро, род узкого пояса, один конец которого проходит промеж ног и закрепляется на спине за тот же пояс. Этот маро составляет единственную одежду мужчин, и сделан из материи туземного изделия, приготовляемой из коры папируса следующим образом: содрав с дерева кору, они мочат ее в известковой воде около двух недель; потом, вынув ее, растягивают на досках и складывают краями вместе, столько, как широка нужна им материя; после бьют ее плоскими вальками, поливая тою же водою до тех пор, пока она сделается тонка как бумага; в таком виде сушат ее на солнце, потом растирают руками, пока сделается мягкою. Ее красят разными растительными красками весьма ярких цветов. Раздевшись, король лег на циновки и пригласил нас сделать то же. Тут он начал расспрашивать нас, посредством переводчика, француза Rives, о России, причем  изъявлял желание посетить императора Александра — об американских колониях наших, известных ему по экспедиции какого-то искателя приключений доктора Шеффера, уверившего управляющего Баранова, что нет ничего легче, как занять остров Вагу, откуда был он удален покойным отцом короля — и, наконец, о цели нашей экспедиции, которую он никак не мог понять и спросил: какое дело нашему императору, вода или земля находится на севере? Капитаны наши просили у него позволения раскинуть на берегу палатки для астрономических наблюдении, и он тот час приказал отвести нам место по правую сторону крепости. Когда мы хотели откланяться, ему вздумалось пригласить нас на свою яхту. Он опять оделся, и поехал на нашем катере с нами вместе; на яхте нас потчевали вином и фруктами. Когда мы отвалили, он приказал салютовать пятью выстрелами, на которые ему ответили столькими же с «Открытия».

На другой день его гавайское величество удостоил нас чести своего посещения. Он явился в английском адмиральском мундире, в соломенной шляпе и в башмаках на босую ногу; его сопровождали вышеупомянутый Краймоку—губернатор Поки, также как и король, в мундире английского флота — и любимая жена его, Камегамега в белом атласном, платье, хотя голова ее была убрана по-гавайски, а ноги были вовсе без обуви. Позади короля, королевы и каждого из вельмож, ходил один прислужник, носивший плевательницу; в качестве переводчика в этот день находился при короле испанец Марини. Все они сошли в каюты, сели за стол вместе с нами, и ели наши кушанья с большим аппетитом, не забывая однако своего любезного таро, привезенного ими с собой; вина они мало пили, и больше употребляли ром, так что встав, из за стола почти все были пьяны. Король, отъезжая, просил нас через день к себе отобедать; ему салютовали девятью выстрелами, на которые с яхты и потом с крепости отвечали столько же. В назначенный день мы приехали к королю. Столь, накрытый по-европейски в одном из больших, его шалашей, блестел множеством серебра и хрусталя; обед был в английском вкусе. Кроме нас, были миссионеры, европейцы острова и три капитана американских, судов. Король в этот день был одет в морской английский генеральский мундир. Церемониймейстером был Француз Ривес, а кушанье приготовлял, повар с одного из американских судов; вани были отличные. Во время обеда пили за здоровье нашего императора, короля и американского народа. Из, этого видно, что он старался перенимать обычаи просвещенных народов, но это было ему не к лицу: он даже не умел сидеть на стуле и никогда не употреблял ложки, ножа и вилки.

Военная сила короля состояла из нескольких тысяч солдат, расположенных на всех островах; они были обмундированы в английские красные мундиры, но без нижнего платья и головного убора. Нельзя было без смеха смотреть на них ; потому что они, при своей красной коже, походили на наряженных обезьян. Ружей хранилось в крепости, построенной на горе за селением Ганаруро, 40,000; там же было несколько полевых, орудий с принадлежащими к ним зарядными ящиками и всеми принадлежностями. Флот состоял, из девяти бригов и четырех шхун, вместе с яхтою. Эти суда управлялись англичанами, а матросами были туземцы. Капитаны не могли нахвалиться проворством и сметливостью этих, людей. Плавание гавайских, судов, простиралось не только по островам, но они ходили даже в Кантон; в наступающее лето король хотел отправить один бриг с солью в Камчатку, чтоб взять оттуда соленую и вяленую рыбу , до которой Гавайцы большие охотники, но приготовлять ее не умеют.

Доходы королевские не определены и зависят от обстоятельств, потому что, постоянных податей или сборов нет. Когда король нуждался в деньгах, то приказывал выстроить себе новый шалаш, а старый сломать. Перебравшись, у дверей ставил, он большие глиняные горшки, у которых, стояли часовые и один из приближенных короля; по всему острову посылали гонцов с известием об этом, и всякий подданный мужеского пола, старее десяти лет , обязан был бросить но испанскому пиастру в горшок. Этот сбор повторялся два и три раза в год на каждом, острове, смотря по надобностям короля. Так как остров , на котором он имеет свое пребывание, обязан содержать съестными припасами большой двор и короля, то король часто переезжает с одного острова на другой, но более всего живет он на Гавайэ и Вагу; почему прочие острова должны иногда провизию присылать в местопребывание короля. Другой доход состоял, в продаж сандального дерева, отпускаемого за деньги или вымениваемого на разные товары; сандальное дерево растет в изобилии на всех островах и принадлежит, только королю. Американские купцы платят ему от 5 до 7 пиастров за пикуль и продают его в Кантоне по 9 и 11. Это дерево так тяжело, что кусок его длиною в одну сажень и толщиною не более трех вершков, составляет пикуль. С отпуска сандала король получал от 30,000 до 40,000 пиастров. Третий доход составляла соль, собираемая на морском, берегу в изобилии. Сандальное дерево не рубили топорами, а пилили, чтоб не тратить материала на щепах. Работа эта и собирание соли производится, по наряду, простыми, народом. Должность министра финансов исправляли испанец Марини и француз Ривес, которые обманывали короля, как могли. Им это было весьма легко, потому что учитывать некому; а о правильном расходе и приходе; в хозяйстве, и думать нельзя. Марини занимался продажею сандального дерева и соли, отдавая королю сколько ему вздумается. Чтоб купцы не открыли его плутней, он делился с ними. Ривес. был, так сказать, государственным, казначеем. Плутуя за одно с Марини, он показывал менее прихода, чем действительно было; и сумму, собираемую в горшки, он не показывал всю. Первого туземцы любили за то, что он им не вредил, и не возносился над ними; но второго ненавидели и несколько раз, во время нашего пребывания на острове, сжигали его шалаш, чем изъявляли свое негодование против него.

29-го числа приехала к нам, выздоровевшая королева Кагуманна и привезла в подарок на каждый шлюп по двадцати свиней, множество фруктов и зелени. Она была одета в черпом бархатном платье, но весь придворный штат, сопровождавший ее, и состоявший из восьми женщин, не имелн, иной одежды, кроме пау, род юбки, покрывающей тело и состоящей из, куска вышеописанной материи, ярко-желтого, зеленого, или пунцового цвета, который в несколько раз, обвернут вокруг тела. Волосы их сзади были заплетены в две косы, а спереди коротко выстрижены и около лба намазаны известью. Во время танцев, которые состояли в разных телодвижениях и жестах, мужчины пели и били такт коротенькою палочкою по длинной, издающей весьма неприятные звуки и смотря по величине их — то низкие, то высокие тоны. Женщины иногда еще более наряжаются—тогда над обыкновенною пау надевают фестонами другую - разноцветную; на головах и вокруг, шеи носят тогда венки, из красных, желтых и черных перьев сплетенные; около плечь — сзади завязанные банановые листья; а ноги повыше ступни и руки у кисти, обвертывают, плющом. Танцуя, они становятся в три ряда и все вдруг делают, по такту одинаковые телодвижения. Музыканты или певчие стояли позади их.

Вот политическое, нравственное и общественное состояние Сандвичевых или Гавайских островов в 1821 году, потерпевшее с тех пор, во всех этих отношениях большие перемены.

Вышед из гавани вместе с «Открытием», мы взяли курс на N и увидели 8-го числа на рассвете Остров Атой. Этот остров хотя горист, но несравненно ниже прочих; северная часть его низменна, и только на южной оконечности возвышается довольно высокая конусообразная гора; хотя она гораздо ниже гор Моно-Роа и Моно-Каа, но тем не менее очень далеко видна с моря и, стоя совершенно, отдельно, служит мореплавателю хорошею опознательною точкой.

Пройдя Остров Атой, нас встретил северо-восточный пассат, который весьма замедлял наше плавание, пока мы не дошли до широты 39°, где, после довольно сильной бури, получил SW. Здесь кружилось около нас бесчисленное множество морских ласточек, обыкновенно недалеко от берега пускающихся в океан, почему мы появление их приняли признаком какого-либо острова; но как цель нашего путешествия не дозволяла нам терять время на изыскания в океане, то мы воспользовались упомянутым ветром для возможно поспешного достижения Ситхи.